Вот, хотел бы поделиться некоторыми мыслями Николая Васильевича Болдырева, 1882-1929, юриста и философа, одного из тех замечательных русских здравомыслящих людей, из служилого дворянского сословия, которыми так обильна была русская земля, и которых так целенаправленно выкорчевывала из советского общества талмудическая инквизиция ОГПУ.
Цитаты взяты из серии философских статей под общим названием «Правда большевицкой России. Голос из гроба» (М. 2001). Заметки были сделаны незадолго до кончины Николая Васильевича, о которой известно лишь, что ее сильно ускорили невыносимые условия существования при диктатуре гендерного пролетариата. Как сообщает автор биографической статьи о Н.В. Болдыреве Михаил Смолин, буквально на следующий день после преждевременной смерти философа, его пришли брать сотрудники советских органов безопасности.
Весь ужас как раз и заключается в том, что Н.В. Болдырев не был никаким «философским гением» или «модным столичным адвокатом», а был простым русским человеком, всего лишь неплохо философски образованным. Однако, если сравнить его культуру мышления и речи с теми стандартами бессмысленного пустословия, которые стали нормой сегодняшнего дня, становится страшно от осознания глубины падения «российского общества», подпавшего под апокалиптический каток мессианского двоемыслия и лукавства.
Как вы убедитесь, уважаемые друзья, приводимые ниже мысли Николая Васильевича о «революции», «гуманизме», «пацифизме» и проч., очень созвучны высказанным Виктором Митрофановичем Острецовым, в его разоблачении кумирни всемирного масонства.
Думаю они будут прекрасным ответом и на толстовские антихристианские измышления нашего читателя апплея. Ему будет очень полезно ознакомиться с искренним и глубоким свидетельством русского православного человека о губительности для России и всего человечества того набора лукавых мессианских «гуманистических» идей, которыми травили Россию на протяжении целого века, предшествовавшего самой гнусной и кровавой из гендерных революций.
Да и вообще мысли очень злободневные, как будто сегодня написано о египетском крокодиле РФ.
(Номера страниц привожу по московскому изданию 2001 г.)
***
Забытые слова
34
Большевизм, шатавшийся по Европе как неприкаянная душа, как тень гомеровского Аида, вдруг напился живой крови России и стал исторической реальностью.
...
«Нет, - сказал один знаменитый ученый, слепой к чудесам, - можно было не падать в яму, но если упали, то уже не выберемся.»
Выступление масс
35
Теперь, когда революция победила, у нас действительно нет ничего общественного, одно только индивидуальное, то есть массовый индивид и массы таких индивидов; тихо гниют беспредельные массы, потому что аморфные массы только и могут заниматься гниением. Как только с победой революции установился мертвый штиль, прекратились последние общественные движения и исчезла всякая общественная структура, - все кругом загнило и нестерпимо провоняли самые почтенные классы и сословия.
38
Масса не действует, а просто валит валом, и результаты бывают те же, как при прохождении коровьего стада через клумбы с цветами.
40
Революционное выступление масс доказывает, что революция не только конец старого, но и то, что гуманистический индивидуализм - маразм общества. Вместе с тем, неожиданно обнаруживается, что чемпионы гуманизма, большевики – микробы этого маразма. (Это к вопросу о "любви к людям", "все для человека, все для блага человека". Нет, дорогой апплей, если в людях нет любви к Истине, тяги к отвлеченному мышлению, гражданской ответственности и стремления к духовной свободе, то это уже не люди, а дрессированные совочки или насекомые, и их надо не просто любить, а любовно сечь и пороть. - мое прим.)
Гуманизм против человечества
43
Гуманизм полагает и утверждает человека, делает его самостоятельным центром и самоцелью. Казалось бы, такое возвеличивание человека кладет начало его необыкновенному процветанию и обогащению; на самом деле, это начало его прогрессивного умаления и обеднения. Человек в основе несамостоятелен, слаб и плох, он требует поддержки извне, упора во что-то, притока питания со стороны. Утверждая себя, то есть, противополагая себя тому, что над ним, человек изолирует себя и осуждает на голодание. Роковым образом он умаляется, упрощается и стремится, в пределе, к какой-то последней неделимости и простоте, к атому, стоящему на границе небытия.
45
В понятии гуманизма заложена глубочайшая, динамическая антиномия; в гуманизме рождается человек, если гуманизм ставит его на службу высшего начала, и в гуманизме человек умирает, если гуманизм утверждает самостоятельность человека.
Гуманизм – одно из центральнейших понятий религии, но там он только составная часть; гуманизм самоутвержденный, гуманизм с большой буквы или просто гуманизм антирелигиозен, атеистичен: оттого-то он и душа массы, то есть смерть общества.
Атеизм, конечно, не безбожие, потому что Бог, вообще, - смысл целого, или целый смысл. Отказ от смысла или утверждение бессмыслия – просто схождение с рельс ума, сумасшествие; атеизм же – смертный грех, но не сумасшествие. Атеизм не отрицает смысла, а переносит его на себя; это старая гордыня сатаны: «Будем как боги».
Логическая связь гуманизма с атеизмом стала простым, наглядным фактом благодаря русской революции.
48
Правда революции в том, что она обнажила во всей его зловонной красе процесс гуманистического распада живых общественных целых и превращения их в гниющие массы освобожденных человечков. (освобожденных от морали, но тут же придавленных талмудом – мое прим.)
49
Поток революции – это гнойный распад, это каловая масса отживших организмов, которые переварены и подлежат отбросу. Что же, и фекальные массы демократии, быть может, удобрят ниву будущего… А если не удобрят? Если мы останемся при массах? Тогда история зажмет нос и постарается скорее миновать то место, которое занимал некогда сверхличный организм великой России.
Так или иначе, но Россия насквозь проплесневела гуманизмом, как каравай хлеба в посылке, залежавшейся на почте. Можно ли говорить о выздоровлении, об обратном движении от гуманизма к человечеству?
53
Наше поколение присутствовало при смерти высших начал России, переживая мертвый индифферентизм к ним во время войны.
…
Как характерен для нашей гуманистической революции ее антиюридический дух, борьба с правом, мужественным и суровым, во имя какой-то подленькой приспособляемости и утилитарности.
55
Под крылом государства и вне его какая-то квинтэссенция отвлеченного и потому самого злостного гуманизма скопилась в головах государственно-безработной интеллигенции. Россия стала второй родиной революции. Интеллигенция воплотила в себе атомистический гуманизм.
56
Революция висела над Россией, как спелая груша, готовая упасть в руки того, кто к ней прикоснется. Вся подготовительная работа для большевиков была сделана вековыми усилиями интеллигенции (раввинов – мое прим.); потому-то, вероятно, Ленин и изображается в монументах в позе срывателя спелой груши: вытянутая кверху рука, слегка откинутый назад корпус на согнутых коленях и сладострастный оскал лица, ожидающего струю сладкого сока.
Угольник масонский тоже не забывали обозначить…
«Совершенно необычайные формы харизматизма обнаружились в культе Ленина. Культ этот интересен тем, что еще никогда, кажется, имя отдельного человека не вызывало такой продолжительной и оглушительной шумихи и что еще никогда, кажется, глорификация человека не была так мало обоснована в свойствах его личности и в подлинном чувстве народа.
Все формы церковной канонизации были применимы к этому фатальному человеку, и глубокая парадоксальность этой канонизации в том, что ее применяли люди, принципиально отрицающие всякое сверхъестественное прославление человека.»
(Необыкновенно глубокое замечание Н.В. Болдырева. В целой серии статей нами было подробнейшим образом показано, что религиозный культ «Ленина» являлся и остается, в действительности, языческим культом Осириса-Ваала-ВИЛа, или искаженной формой культа библейского Моисея. Это есть исключительный пример многоуровневого матричного архетипического программирования сознания. Советские люди даже не подозревали, насколько глубоко работали с их «коллективным бессознательным» вавилонские жрецы-сатанисты. – мое прим.)
«Уголовный облик несчастного сумасшедшего был иконографически зафиксирован, и бесчисленные репродукции выработанных штампов загадили не только «красные», а вообще, кажется, все мыслимые уголки огромной страны. С громадными затратами денег и с обычной русской бестолковостью (о нет! – с обычной талмудической извращенностью – мое прим.) было изготовлено чучело Ленина людьми, которые не связывают с останками никакого особого значения. Больной мозг, который должен был бы служить в глазах материалиста окончательным аргументом против ценности и значительности его обладателя, подвергся не то шарлатанскому, не то суеверному волхвованию.
Скромная публицистика вождя была объявлена непогрешимым словом, были учреждены целые жреческие коллегии для пережевывания и комментирования этой бездарной чепухи. Были изготовлены жития разных форматов для этого серенького существования, и зазубривание их наизусть стало важнейшей частью советского катехизиса. Можно было думать об исключительно кощунственном пародировании церковно-православного поклонения, если бы все эти пародийные формы не были использованы всерьез для прославления их объекта» (стр. 97).
57
Интеллигентская керенщина раскрыла фронт национальной обороны, и вагон-бомба, начиненный стопроцентным раствором уже настоящего еврейского интернационализма, разорвался около Финляндского вокзала в Петербурге.
Все пошло в новом темпе, с новым темпераментом и с настоящим международным размахом. Интернациональная интеллигенция и поставила на свое место интернациональную силу, но эта сила оказалась с ярко выраженными национальными чертами еврейского племени (хазарско-вавилонского интернационала – мое прим.). Таково происхождение «госнации».
Сделавшая свое дело интеллигенция стала больше ненужной, и революция обрушилась на нее со всей своей истребительной силой. Разгром интеллигенции завершился торжественным и символическим актом высылки почетных представителей интеллигенции за границу, в международные пространства, где она и заняла, вероятно, те же самые комнаты, в которых клопилась еврейская интеллигенция. Евреи в целом и составили тот образованный и полуобразованный слой, который над простым русским народом занял место интеллигенции.
Еврейство «в общем и целом» (это любимое еврейское выражение) приняло революцию и потому сделалось активной, господствующей силой, тогда как стоявшие рядом с ними остатки русской интеллигенции замерли в бесплодной и немой оппозиции.
58
Внезапно упрочившиеся большевики поразили всех своей новизной и неведомостью. При их резкой партийной изолированности и отчужденности от всего населения они и до сих пор ощущаются какой-то костью, проглоченной и застрявшей в горле России. Нужно особое усилие мысли, чтобы отдать себе отчет, что они не какие-то степные хищники, свалившиеся с неба, как саранча, а плоть от плоти и кровь от крови нашей исторической и национальной интеллигенции («саббатианско-разночинной» - мое прим.).
59
У нового человека новая жизненная установки и новые скрижали поведения. Уже не теория, а сама жизнь отучает нас от слюнявого и претенциозного филантропизма. Революция рассеяла мираж гуманизма, и стало совершенно ясно, что человек сам по себе не имеет никакой ценности и никакого интереса. Его радости и горести и само его существование, с точки зрения человечества, совершенно индифферентны.
Жалость, сострадание, пацифизм, интерес к маленькой судьбе и маленькому благополучию не кажутся нам кардинальными добродетелями, и не они нас воодушевляют. Жертва, призвание в смысле военного призыва, дисциплина, верность и беззаветная служба – вот в чем раскрываются для нас доблесть и достоинство представителя человечества. Чтобы найти точное слово для нового стиля жизни, хочется воспользоваться средневековым рыцарским термином loyal serviteur. Быть слугой унизительно только при низости избранного господина. Подлинная свобода раскрывается как служение сверхличному, как освобождение от своего нечистого, маленького существа. Бодрое и радостное освобождение в принятии на себя служения, но служения не отвлеченному, пустому и скучному идеалу гуманности, а конкретному, живому, исторически данному государству во всей прекрасной и глубокой сложности его задач – финансовых, хозяйственных, дипломатических и военных.
62
Самый культурный и выдрессированный в уважении к культуре русский человек нет-нет да и откалывал такую штуку, что у иностранцев волосы шевелились на голове. Вся наша классическая безалаберность имеет в основе инстинктивную вражду к обожествлению относительного.
63
Озабоченные возникновением единства веры, большевики, борясь с предрассудками и не имея настоящих догматов (это не вполне точно выраженная мысль – у баалшемиков 63 трактата догматов, в которых черт ногу сломит, а раввины хоронят свой разум – мое прим.), должны были прибегнуть к своему обычному средству – фальсификату – и создать советскую догматику. В качестве «отцев церкви» были выдвинуты Карл Маркс и Фридрих Энгельс. (мы много раз обращали на это внимание: сами имена «основоположников» - Мар(к)с и Энгельс – суть прямое указание на «ангелов войны и смерти», или демонов, соответствующих 5-й сфире Гвуре на «Дереве жизни» – мое прим.) Их «священные писания» обратились в символические книги российской государственной «церкви». Началось талмудическое толкование пророков нового мессианизма и затверживание наизусть их изречений. Загудели зубрильные веретена вузовцев, рабфаковцев и даже престарелых чиновников и педагогов, которых решено было обратить в «правоверие».
«Груша созрела, гои доведены до нужной кондиции…»
Употребление фальсификата хорошо в том отношении, что укрепляет в населении потребность в известном продукте, но вместе с тем постоянно вызывает на память настоящий продукт, который он призван заменить.
65
Но смешать печальную человеческую массу с Богом, рассвирепевшую гориллу Маркса с пророком, изолгавшуюся партию с Церковью, а вонючий «красный уголок» с часовней как будто уже невозможно.
Большевики сделали почти что чудо, если можно употребить это слово в отношении нечистой силы. Церковь нам внешнюю и почти что чужую они загнали нам в самую душу, и чем больше Церковь становится внутренней и душевной, тем крепче и неприступнее она для неразумной, ополчившейся на нее массы.
Современная форма выставления на позорище – музейная экспозиция…
72
Не считать ли современный еврейский период нашей государственности каким-то неохазарством русской истории?
73
Православие, в отличие от католичества и лютеранства, вообще очень слабо разработало проблему церковного руководства миром. Последнее возможно и не на путях западных исповеданий, и, во всяком случае, без всякого компромисса с гуманизмом. На деле Русская Церковь превосходно строила быт и создала в свое время великое и цветущее государство. Но это строительство жизни Церковью ослабело с великого раскола и совсем прервалось со времен Петра. Прервалась живая традиция, а теории не осталось, и в это пустое место, в этот раскрытый фронт Церкви и ворвалась дьявольская стихия.
Стихия эта прекрасно использовала еврейскую ненависть к христианству, и еврейский штаб революции отчетливо видит в Православной Церкви своего основного врага. Безграничная наглость евреев позволяет им открыто подписывать еврейскими именами отвратительные статьи в газетах против религии и Церкви. Конечно, эти еврейские авторы выступают против всякой религии и всякой религиозной организации. Но писать против религии в России, где единственной религиозной силой было Православие, - значит явно указывать цель удара, а подписывать эти статьи еврейскими именами – значит не скрывать и отправной точки удара.
Но что же? Если воинственный семитизм (вавилонский хамитизм - мое прим.) открыто заявляет о своей несовместимости с русской религией, то этим он готовит для себя в будущем такое же заявление со стороны православной России. (Да, и это заявление давно уже сделано: талмудизм и каббалистика несовместимы с жизнью на планете Земля. – мое прим.)
Но чем же объяснить, что именно Россия оказалась носительницей самой гнусной из всех революций? Высота взлета волны равна глубине ее падения. И чем чище и выше была святыня России, тем больше привлекала она к себе нечистую и низкую силу. Действительно, мы упали гораздо ниже, чем тот Запад, который мы так любили укорять и поучать.
76
…все воевавшие страны уже успели давно приукраситься и залечить свои раны; раны открыты только у нас, и только у нас стало гораздо безобразнее, чем раньше, и это потому, что только у нас была настоящая революция.
77
Революция отрицает войну, но отнюдь не смертоубийство, наоборот, нужное и ненужное кровопролитие, всяческое истребление трепещущей человеческой твари принадлежит к основным номерам революционных представлений. Те самые гуманисты, в шинелях и без шинелей, которые проклинали войну и возмущались «аннексиями и контрибуциями», как голодные шакалы, бросились терзать своих ближних и аннексировать их имущество. Великая русская революция не посрамила своего рода и достигла, кажется, апогея кровожадности. Вероятно, со времен сеннахерибов и навуходоносоров не происходило таких кровавых оргий, которые пронеслись над кроткой Россией. Было ли это результатом племенного характера руководителей и творцов революции – сказать трудно, потому что кровожадное человекогубительство вообще заложено в сущности всякой гуманистической революции. (А это потому, что всякая «гуманистическая революция» является в сущности «гомонистической» и гендерной. Это всегда есть целенаправленное истребление людей насекомыми. – мое прим.)
78
Низкий пацифизм, слезливый и жалкий, на самом деле всегда обнаруживает кровожадное существо шакала. Весь пацифизм всегда признак слепоты к государственному, сверхличному началу, всегда есть последствие революционного гуманизма, то есть тлетворного, массообразующего начала. А масса, в свою очередь, не может возникнуть и существовать без насилия.
Железная, логическая связь между революцией, пацифизмом и отчаянным губительством человеческой твари еще раз явлена русской революцией в совершенно небывалом масштабе…
Отношение к войне, может быть, самый сильный реактив, обнаруживающий духовную природу (вернее, присутствие или отсутствие таковой) в данной личности. Конечно, у многочисленных пацифистов немало совершенно бессознательного лепета, но сознательные пацифисты, вроде наших большевиков, все же лицемерят, когда хнычут по поводу страданий и кровопролития, в то же время обрушивая на человечество целые моря крови и слез. (в своей шизофренической "борьбе против зла и негативов в этом мире" - мое прим.)
Государство и война, с одной стороны, масса и насилие – с другой; выбирайте между милитаризмом и пацифизмом, но только не думайте, что выбор идет между кровью или бескровием. Кровь будет литься всегда, и это просто потому, что человек смертное существо и легко продырявливается при столкновении с другими людьми. Вопрос только в том, умирать ли достойно или недостойно и проливать ли кровь из высоких или низких побуждений. Что же касается количества крови, то моральные вопросы вообще не решаются арифметически. Но если уж интересоваться статистикой, то окажется, что гуманистическая революция стоила гораздо больше жизней (убийства, голод, эпидемии), чем национальная война.
80
Процесс обращения русского общества в революционную массу сказался широким индифферентизмом русских людей к последней войне, если даже не поголовно разлитым, скрытым и открытым дезертирством. Когда эти настроения увенчались блестящим успехом, и война потухла, как пламень, залитый жидкой массой, тогда мы поняли, что все лишения и опасности были бы нам сущим счастьем по сравнению с настоящими бедствиями революции. Что думали тысячи офицеров, пощаженные войной, но не пощаженные Бела Куном и другими, столь же кровожадными, хотя менее знаменитыми палачами? Где бы они предпочли умереть – на полях сражения или в большевицких застенках?
И что выбрали бы бесчисленные невоенные, неожиданно попавшие под огонь большевиков, если бы они предвидели и могли сравнить пути войны и пути революции? А мы все, оставшиеся в живых и отбывающие пока что бессрочную каторгу большевизма, - разве мы не предпочли бы тысячу раз «военное рабство» и «военное величие» простому рабству без всякого величия? По-видимому, умирать за Россию было несравненно «слаще и пристойнее», чем захлебываться физически и морально в трясине революции. Да, для нас все это жизненный опыт, и революция, даст Бог, навсегда унесет с собою несвойственный нам интернациональный пацифизм и отобьет всякий вкус к насилию, вытекающему из сущности пацифизма.
Война – оборотная сторона государства, и единственный способ для пацифизма упразднить войну – упразднение государства. (Иначе говоря, создание планетарного концлагеря. – мое прим.) Упразднить государство – превратить его в массу, в вихреобразную стихию самоутверждающихся центров, то есть, стихию распыленного, увековеченного насилия. Тут неразрывная последовательность, и революция вгравировала эту логическую связь понятий в нашу кожу. Но если так, то не все ли равно, умирать от войны или от насилия?
83
Господство побуждения внутри и насилия вовне отливаются в своеобразное умонастроение. Отдельный мотив и изолированный человек ставят себе всегда определенную, ограниченную цель и в осуществлении ее стремятся к удовлетворению, к счастью. Гедонизм становится лозунгом. Носитель счастья – живой человек; отсюда бережливость, интерес к человеческой личности просто как таковой, по принципу «Живая собака лучше мертвого льва». Ясно, что все это не что иное, как выражение растленного гуманизма в области мотивов поведения.
Миролюбивый и сентиментальный гуманизм, расчетливый на страдания и жертвы и тем самым раздражительный и свирепый, холодный и черствый ко всему, что грозит мирному благополучию. Гуманистическое общество – кооператив преуспевающих эгоистов (кажется, единственный вид преуспевающего кооператива) – тигр, вздыхающий над незабудкой.
Мы, свидетели революции, уже знаем, как по мере торжества гуманизма, общественное целое неудержимо стремится к разложению на атомы, механически связанные и постоянно обтачивающие друг друга, как морские гальки. Они в постоянной толчее, однообразные, неразличимые, безличные. На место формы – аморфность, на место стиля – безобразность, безобразие, на место строя – масса и страшная, несносная теснота. Эта система справедливо называет себя материализмом, потому что охваченное ею общество во всем подобно мертвой материи.
86
Коренное побуждение революции обладало двумя сторонами, выраженными ярко и точно: «Спасайся от войны и государства», «Бей буржуя». Лозунг контрреволюции совершенно созрел и тоже достаточно ярок и точен: «Спасайся от голода и насилия», «Бей жидов». В лозунг революции легко было вложить ленинский марксизм, потому что последний не содержит ничего, кроме тонко разработанной системы низких побуждений.
…
То, что вырастает теперь из революции и на место ее, не контрреволюция, а новая заповедь новой государственной власти. Поскольку ненавистная революция неразрывно отождествилась в сознании народа с понятием «жидовства», и это отождествление, несомненно, уже перешло в мускулы, хотя пока и потенциально, всякое движение у нас не может не идти под лозунгом: «Бей жидов». Хорошо это или плохо, но это так.
… «Бей жидов было бы вполне приемлемо и достаточно для контрреволюции, как «бей буржуя» вполне удовлетворило революцию, но контрреволюционная государственность должна будет глубоко оформить и переработать противожидовский лозунг, не теряя всей его яркости и силы.
В этом новая фаза еврейского вопроса в теперешней России (нельзя только забывать о том, что никакие это не «евреи», а адепты вавилонского сатанизма – мое прим.). Несчастье евреев, что вопрос о них получил именно такой вид; несчастье, впрочем, заслуженное, поскольку они почти единодушно стали на сторону революции и возглавили ее как во всемирном, так и в российском масштабе. Нужно думать, что евреи поставили не на ту лошадь, и в этом их историческая трагедия. Смогут ли они на всем скаку истории сменить лошадь, изменить свою судьбу? (Под «сменой лошади» сами вавилонские сатанисты, вне всякого сомнения, понимают тотальное истребление местного населения и замена его «мигрантами». – мое прим.)
Из симпатии к еврейским талантам, из преклонения перед их великим прошлым (увы, совсем не ИХ прошлым – мое прим.) новая Россия может этого искренне желать и может даже протянуть им руку, но пока надо сказать ясно и твердо: если развязка революции свершится до этой пересадки, то ближайшие судьбы еврейской нации в России напомнят самые тяжелые страницы ее истории.
87
Контрреволюция тоже панический ужас, но не ужас перед величием и творчеством, а ужас перед бездонными провалами насилия и голода; это тоже зверская ярость, но не против созидания, а против разрушения: ведь «жиды» - это те, кто убил царя (Свердлов – приказом, Юровский – руками); это те, кто закрывает церкви и расстреливает ее служителей; это растратчики народного достояния, которые не только пускают в трубу социализма народную копейку, но и транжирят ее по всему Коминтерну, оплачивая огромное количество заграничных евреев, составляющих штаб и организацию революции в ее квинтэссенции, то есть, начало какой-то сугубой, сгущенной пустоты.
88
Правда, оба лозунга начинаются словечком «бей», непривлекательным ни для кого – ведь ни из какого битья нельзя получить большой пользы, и безобразные еврейские погромы неприемлемы ни для какой власти. Дело не в битье (хотя «бей» не нужно непременно понимать буквально – это просто выразительное слово для решительной и страстной борьбы), дело в объекте борьбы, в ее направлении; революционная борьба с буржуем – синоним разрушения, а контрреволюционная борьба с «жидом» - синоним обуздания разрушительной стихии. Лозунг революции просто антигосударственный, и его идеализация, утончение и очищение проводят только к бессмысленному и безвкусному утопизму социализма и анархизма. Лозунг контрреволюции не против государства, а как бы под ним, но это то, что может быть корнем государства.
89
Более неудобоносимых бремен, кажется, еще не бывало. Бывают правительства кровожадные, расточительные, бессмысленные, но все эти качества едва ли проявлялись одновременно и в полной мере. Большевицкое правительство, абсурдное в своей основе, так как оно принуждено быть государственным вопреки своему принципиальному отрицанию государства, бессмысленно, кровожадно и расточительно, как никто.
***
