roza-mimoza
Очень бы хотелось про "Несвятые святые" подробнее, уважаемый franki! Разбор хотя бы некоторых кусочков...
…Я уже читала критику этой книги (http://www.logoslovo.ru/forum/all/topic_4961_4/), но хотелось бы более ясного понимания...
…Сейчас бы я определила эту книгу, как написанную в стиле "попса", или, как сейчас говорят, православие-лайт. Вера подана как волшебство (или колдовство, что одно и то же): прочитал молитву-заклинание - получил результат, тогда как Христианство совсем не об этом. Оно в первую очередь о спасении души. Но кроме этого никаких других скрытых смыслов в книге больше не вижу.
Вы просто замечательно уловили самую суть описания монастырской жизни и той версии «христианской веры», что представлена в книге Т. Шевкунова, уважаемая роза-мимоза.
Вера подана как волшебство (или колдовство, что одно и то же): прочитал молитву-заклинание - получил результат, тогда как Христианство совсем не об этом. Оно в первую очередь о спасении души.
Так оно и есть: вера подана как баалшемство. Прямо записки советского «Гарри Поттера». Не возьмусь писать рецензию на «Несвятых святых», поскольку полностью ее пока не осилил, да и от вынесенной в заглавие темы «еврейских страхов» мы бы уклонились порядочно, но некоторыми предварительными впечатлениями могу поделиться.
На основе уже прочитанного, у меня сложилось мнение, что это книга о баалшемиках, а не о православных монахах. Это даже не попса, не православный и не христианский китч, а псевдорелигиозный фарс, «еврейский глум» над Православием. К религии, а тем более – к христианской религии, все это едва ли имеет хоть какое-то отношение. Это собрание рассказов о жизни советских людей, полностью очищенной от подлинно христианской проблематики.
Поправьте меня, пожалуйста, если я не прав, но в предложенном нам монахом-кинематографистом Шевкуновым описании Псково-Печерского монастырского повседневного бытия, полностью отсутствует интерес к проблемам добра и зла, совершенно исключена любовь к истине (ввиду ее «опасности» для положения обители и самих монахов в советском государстве). Не затронута никак проблематика общественного служения братии (за исключением того, что многие монахи были бывшими фронтовиками) и нравственного долга (слишком многие поступки «монахов» аморальны).
Даже актов милосердия и заботы о ближних, в виде благотворительности или воспитания юношества, тоже мне среди прочитанного не попалось. Мне не встретилось вообще никаких примеров общественно ориентированного мышления – хоть какого-то интереса к судьбе государства и народа. В книге нет не только ничего духовного, но и ничего гражданского.
Некоторый псевдорелигиозный флер рассказам Тихона Шевкунова придает лишь акцент на «действенности молитвы» (хотя молятся не о том) и о стяжании «духовных даров» в виде открытия у монахов-подвижников провидческих способностей – предсказания будущего, «ясновидения» и «яснопонимания». Именно магия, как Вы верно заметили, и воспринимается советскими читателями, воспитанными на джуне-давиташвильщине, коноваловщине и кашпировщине как нечто «религиозное».
Ассирийский маг Джуна и комсомолец Гундяев
Повторю: не только нет ничего религиозного, но и гражданского. Мышления нет, логики и Логоса нет, актов милосердия нет, самопожертвования и бескорыстного служения Истине нет. Общественного долга нет, спасения души нет, ничего нет. Какая-то мелкая чернуха-бытовуха, окутанная низкопробной магией. И это сегодня в Египетском крокодиле РФ называется «духовной литературой»?
Между тем, в первых же главах своего трактата Тихон Шевкунов повествует о том, что такие же точно «духовные дары» стяжались и московскими студентами на неверной стезе спиритизма, которым он, как выясняется, сильно увлекался в годы обучения во ВГИКе.
Так что невольно напрашивается параллель между двумя видами «духовных даров» и вызывает недоумение представленный в самом начале книги портрет архимандрита Иоанна (Крестьянкина) – эдакого хасидского харизматического цадика, «насквозь видящего» паломников и просителей, читающего их мысли, без труда предсказывающего их судьбу и дающего ценные житейские советы и рекомендации относительно правильной стратегии при решении бытовых вопросов.
А экстрасенсы советские разве не обладали такими же точно «дарами»? Когда милиция с ног сбивалась, они разве не раскрывали преступления, с одного только взгляда на фотографию потерпевшего?
Это 100%-ный неохасидизм, культ чудотворцев-баалшемов (баалшемиков), в рафинированном и концентрированном виде. Учитывая весьма узкую и прикладную направленность советов о. Иоанна, как и прочих представленных в книге «духовников», можно с уверенностью утверждать, что христианского в его облике (опять же – в подаче комсомольца Тихона) нет НИЧЕГО.
Также и особая озабоченность автора «действенностью молитвы» (всегда – о чем угодно, но только не о том, о чем ему следовало бы помолиться) и «чудесными совпадениями» («жизненными обстоятельствами») – свидетельствует о том же. Видно, старую ВГИКовскую любовь к «духовному» автор сумел пронести через годы «благодатного затворничества».
Всем, кто не поверит мне на слово, советую почитать «Хасидские истории» или «Гог и Магог» Мордехая Бубера, - как говорится: найдите 10 отличий. Не только 10, но и одного отличия вы не найдете между «верой» местечковых жидовских цадиков XVIII-XIX века и красных «старцев» сталинской матриархии. А если все-таки найдете, то не в пользу советского «монашества».
Представьте себе, что монах-комсомолец Тихон написал бы книгу о своих годах обучения в какой-нибудь закрытой диверсионной школе/академии КГБ. Не таким же точно получилось бы бытописание, не те же самые проблемы общежития оказались бы в центре его внимания? Наверное, «советского патриотизма» только оказалось бы побольше.
А в общих чертах – то же самое: маловато подлинного чекистского («религиозного») рвения у слушателей академии («послушников»), такие же точно суровые, но благожелательные, любящие свою работу, преподаватели. Наверное, и для «молитвы» (о всяких приятных мелочах, о здоровье, об устройстве своей судьбы и т.п.) нашлось бы место. И для «чудес» (чекистской бдительности и прозорливости ветеранов «органов»).
Опять же – разница только в пользу КГБ. Потому что ЛЮБВИ К ИСТИНЕ нет ни у шевкуновской пародии на «монахов», ни у служителей КГБ.
Как я уже отмечал по поводу одного из наших читателей и недоброжелатей Инф. Пламенного: «Кому КГБ не мать, тому б-г не отец». Судя по «церковной карьере» о. Тихона (Шевкунова) и направленности его литературного творчества, именно «б-г» ему очень даже подходит в отцы.
Мне трудно судить, насколько записки Тихона Шевкунова документально выверены или хотя бы близки к оригиналу. Надо признать, что он представил почти всех героев своих «мемуаров» в весьма неприглядном или даже малопристойном свете – действительно, несвятыми: эксцентричными чудаками, сумасбродами, пьяницами, полусумасшедшими грязнулями, невеждами – в сущности, очень недалекими людьми.
Возникает вопрос: зачем он это сделал и почему «пипл все хавает»?
И еще один вопрос: а возможен ли в принципе институт монашества (то есть, уникальный синтез строгого религиозного послушания и полной духовной свободы) в условиях тотального рабства СССР-Египта-Мицраима и его естественного преемника – террористического режима РФ, с его культом ребе-антихриста Шнеерсона?
Не превращается ли неизбежно христианское монашеское существование в таких условиях «вавилонского пленения» - в фарс и симулякр? Не были ли обращены советские «монастыри» в этнографические музеи-резервации, в анклавы для последних из аборигенов или ряженых, сохраняемые на потеху интуристов (таких же бесноватых совочков, как и основное население страны), в качестве ископаемых диковинок дореволюционного быта?
Любопытно, что достаточно откровенный ответ на этот вопрос содержится в книге комсомольца Тихона. И это, пожалуй, одно из немногих ее достоинств.
…Подъехал еще автобус. Следом подоспели интуристы… К полудню у ворот обители собралась огромная разгоряченная толпа. Ее-то и увидел из окна своей черной «Волги» приехавший в монастырь на обед к отцу наместнику главный псковский надзиратель над всей церковной жизнью — уполномоченный по делам религий по Псковской области Николай Александрович Юдин.
В монастыре фамилию уполномоченного все подчеркнуто произносили как «Иудин». И не потому, что этот уполномоченный был хуже других. Просто любой надзиратель за церковной жизнью сам по себе являлся символом внешнего порабощения Церкви. Справедливости ради надо сказать, что Николай Александрович был довольно добродушным человеком, много лет проработавшим в органах, но не ожесточившимся от избытка власти. Тем не менее он был полноправным хозяином и вершителем судеб всех проходящих по его ведомству священнослужителей.
Любого священника он мог по личному усмотрению лишить так называемой «регистрации», и тот уже не имел права служить в храме. И это лишь самое малое. Неприязнь уполномоченного совершенно спокойно могла кончиться для батюшки набором всех тех неприятностей, которые имел возможность обеспечить этот кадровый сотрудник КГБ тому, кого бы посчитал опасным для советского строя. Поэтому все настоятели, не говоря уже о простых батюшках, являлись в кабинет уполномоченного по первому вызову.
Все, кроме наместника архимандрита Гавриила. Он был единственным, к кому, если надо было решить какой-то вопрос, Юдин приезжал сам.
Почему так происходило? Думаю, наместник смог себя так поставить. И еще, отец Гавриил был сильный и независимый наместник. И очень жесткий: если уж чего-то решал, то всегда этого добивался.
Правда, некоторые ядовито предполагали, что уполномоченный Юдин ездит в монастырь «на ковер», потому как у наместника звание выше.
Но это были просто злые языки. Хотя понятно, что в те времена наместники и настоятели не могли не иметь взаимоотношений с представителями государственной власти.
Увидев вопиющий непорядок в своем «хозяйстве», Николай Александрович Юдин сразу вышел из машины. Быстро во всем разобравшись, он решительно пробрался сквозь толпу к воротам и грозно забарабанил кулаком по старинным, окованным железом дубовым доскам.
— Кто там?! Ну-ка открывай сейчас же!
— Читай Символ Веры! — раздался из-за ворот грозный глас монаха Аввакума.
— Что?! — не поверил своим ушам уполномоченный. — Какой еще Символ Веры? Открывай, тебе говорят!
— Читай Символ Веры! — все так же непреклонно донеслось с той стороны.
У Николая Александровича от возмущения перехватило дыхание:
— Да ты кто такой?! Ты что себе позволяешь? Я уполномоченный! Я — Юдин! Открывай сейчас же, или пожалеешь!!!
— Читай Символ Веры!
Так «просто злые языки» или «не могли не иметь взаимоотношений»?
А вот концовка рассказа, с шокирующим финалом неожиданного монашеского бунта против жидомасонского ига:
Увидев сторожа, отец наместник гневно привстал в креслах.
— Ты что там устроил?! Без благословения, самочинно порядки свои в монастыре наводишь?!
А вот самочиние — это действительно тяжкий грех для монаха. Отец наместник был здесь совершенно прав. И Аввакум мгновенно этот свой грех осознал. Он решительно шагнул к столу и бросился отцу Гавриилу в ноги.
— Виноват! Прости, отец наместник!
— Убирайся вон, самочинник! — загремел над ним наместник и даже отпихнул Аввакума сапогом.
Уполномоченный мстительно торжествовал. Когда он уехал, наместник снова потребовал к себе Аввакума. Тот, лишь войдя, сразу повалился в ноги.
Но отец наместник вызвал его совсем не для выговоров:
— Ладно, молодец! На вот, бери! — добродушно проговорил отец Гавриил и сунул Аввакуму бутылку «Наполеона».
В тот вечер Аввакум и еще несколько старых монахов, бывших солдат, с удовольствием попробовали, что такое знаменитый наместнический коньяк.
Что это за извращение? Подачка в виде бутылки «Наполеона» советскому монаху за исповедание веры? Думаю, что одной этой истории достаточно, чтобы составить представление о «символе веры» комсомольца Тихона.
Достоевский был прав: слабосильные бунтовщики.