Здесь совершается целый ряд логико-эпистемологических подмен. Во-первых, Палоп не различает само явление (если оно вообще допустимо как единый объект) и лексему, нагруженную презумпцией вины. Он воспринимает термин «конспирология» как онтологически однородный объект, уже заданный в своей патологической форме. Это значит: он принимает метаязыковую конструкцию за эмпирическую данность, и оперирует ею как естественным феноменом.

Во-вторых, утверждение о том, что конспирология по своей природе отрицает рациональный анализ — догматическая аксиома, игнорирующая исследовании практик, аргументов, уровней аргументации. На каком основании можно утверждать, что все носители критического мышления в отношении институционализированных нарративов «отказываются оперировать фактами» и «не следуют логическим законам»?

Палоп приписывает огромной категории людей скрытую и патологическую мотивацию, без возможности индивидуальной дифференциации. Это оборонительная нарративная структура, типичная для людей с фобическим восприятием информационной сложности.

Отдельного внимания заслуживает использование глагола «сетует» по отношению к критике, высказанной мной. В данном случае — это примитивная манипуляция. Глагол придаёт высказыванию оттенок капризного, субъективного недовольства, тем самым подрывая его рациональный статус. Распространённый приём дискредитации через психологизацию мотива.

Показательно, что по уровню лингвистического оружия Палоп значительно уступает самой Марголис. Она, в отличие от него, использует более тонкие семантические конструкции и грамматически стерильные маркеры для исключения. Палоп же действует топорно — он утверждает то, что сам не способен обосновать, и делает это в регистре агрессивной нормативности.

Аргумент Палопа, заключающийся в том, что если «человечество» неоднородно, но этот термин употребляется, то и использование обобщения «конспирологи» не является манипуляцией, — демонстрирует поразительную категориальную недееспособность. Он приравнивает универсальный онтологический термин к риторическому ярлыку, заведомо нагруженному презумпцией умственной неполноценности. Это как сравнивать глагол «дышать» с термином «истерик» — оба описывают человека, но с совершенно разным прагматическим и эпистемологическим статусом.

Сама Марголис не оставляет пространства для этого типа защитной казуистики. Её фраза:

— не допускает ни лексической гибкости, ни семантической модальности. Это нормативное определение. Эмотивное обрамление — «инфантил», «жертва», «пропаганда» — устанавливает ассоциативное поле, в котором любой инакомыслящий подлежит автоматической десубъективации.

Если бы Марголис действительно не редуцировала всю группу до патологической, зачем тогда ей понадобилось использовать выражения вроде «бредовая конспирология» или ставить диагноз «инфантильность» как общий результат определённого мировосприятия? Палоп, пытаясь оправдать её формальной неполнотой обобщения, игнорирует то, что в дискурсе важны не только явные утверждения, но и имплицитная функция речевых актов. Поэтому я говорил о «представлении как», а не о «заявлении».

Сравнение Палопом с «человечеством» — демонстрация когнитивной несостоятельности в области категориального мышления. Палоп показывает неспособность различать между универсалиями и риторическими ярлыками, между онтологически допустимыми абстракциями и инструментами социальной стигматизации. Его попытка оправдать использование манипулятивного термина через ссылку на нейтральный обобщающий концепт указывает на отсутствие базового эпистемологического инструментария для оценки структурных различий между уровнями дискурса. И если он этого не понимает — зачем он вообще пишет?

Сама постановка предполагает, что существует некий единый, бесспорный критерий «научности», тогда как в истории науки неоднократно доказывалось, что научные парадигмы и критерии их оценки — это исторически, идеологически и финансово обусловленные, подверженные ревизии конструкции.

Пример 1: препарат талидомид (Contergan) в 1950-х годах был одобрен по всем тогдашним научным стандартам и считался безопасным. Он активно назначался беременным, пока не выяснилось, что вызывает тяжёлые врождённые уродства. Теория о его безопасности была «научной», соответствовала критериям научности.

Пример 2: Марголис, цитируя Зализняка, указывает, что идеологическая конъюнктура советской власти предопределяла научные критерии и тем самым породила недоверие к официальным академическим нарративам.

Этот факт, приведённый в тексте, на который опирается Палоп, свидетельствует о том, что научные критерии далеко не свободны от идеологических искажений и не гарантируют объективную истину ни в абсолютном, ни в относительном смысле. Возникает вопрос: где же у Палопа критическое осмысление этого очевидного противоречия? Он приводит источник, который демонстрирует непостоянство и конъюнктурность научных стандартов, но не делает логического вывода о необходимости критического переосмысления собственных «критериев» истины.