hammer
Очень важное замечание. Очень. В неменьшей степени оно касается и современного «искусства». Если бы весь этот оккультный бред моментально получал во всех православных СМИ максимально жесткую, современную (стилистически) оценку с опорой на нашу патристику и ересеологию, с подробным объяснением того, откуда эти идеи произрастают. А каждому ребенку с малолетства внушали, что эти вещи пишут не «великие учителя-писатели», а откровенные манихеи-педерасты. И пишут это в целях внедрения в общественное сознание своего извращенного мировоззрения, в соответствии с которым они пытаются переломать весь миропорядок. Только ведь этого в православных СМИ не делают, во-первых, - подступиться с критикой уже проблематично, во-вторых, - накрепко засели лоббисты. В лучшем случае говорят о чем-то вроде «темных сил» и т.п. И нужно ещё учитывать вот что (а большинство критиков этого не учитывает) - ещё со времён европейских утопий, в подобных текстах, как правило, присутствует два слоя – для профанной публики и для посвященных, понимающих религиозно-эзотерические идеи. Поэтому вся эта макулатура является очень удобной оболочкой для протаскивания каббалистической эзотерики в массы. Очень точно этот феномен охарактеризован писателем М. Елизаровым (мне этот его роман глубоко симпатичен):
Когда-то опасной, а теперь брошенной оболочкой был Лев Толстой. Цыбашеву вдруг делалось понятно, почему человек, казалось, искренне зла не принимавший, посеял истинное зло и в свое время был справедливо отлучен от церкви, которую презирал и ненавидел. …
…Так оболочка стала «зеркалом русской революции», а потом была отметена ради новой, более перспективной. От использованного Толстого остался только высохший покров — школьная классика, окаменевшая как ископаемый кал.
Благодарю Вас за очень интересный комментарий, уважаемый хаммер, и за приведенную цитату из М. Елизарова. Лев Николаевич вообще, как мало кто другой, подходит для иллюстрации заявленной темы «Гоминтерн и синагога». А его «(Розен)Крейцерова соната», даже если оставить возможные интерпретации этой повести как оккультной сценаристики и типично матричного программирования сознания (а основания для этого есть), так и просится на психоаналитический разбор.
Я давно хотел завести отдельную ветку «под Толстого» и некоторые авторитетные свидетельства о нем процитировать. Думаю, что уважаемый аспирант прав, и в случае ЛНТ мы имеем дело с сочетанием, в одном лице, одновременно, и контрафактного мессианского «еврейства», и масонства, и целого набора самых умопомрачительных ересей, и не одной только латентной гомосексуальности. Иначе его в «столпы русской литературы», «мировые мудрецы» и «зерцало гендерного погрома России» не произвели бы.
Но сейчас я хотел сказать о другом – о его «Войне и мире». Как мы уже знаем, настоящей русской эпопеей XIX столетия была неоконченная трилогия Всеволода Владимировича Крестовского, состоявшая из трех романов: «Тьма египетская», «Тамара Бендавид» (описание русско-турецкой войны 1877-88 г.) и «Торжество Ваала».
Именно это произведение, а вовсе не толстовское мудрование, было настоящим эпосом, подлинной «Войной и миром» XIX века, с суперактуальной социальной, политической и религиозной проблематикой – и для той эпохи, и для нашего времени.
Именно его и надо было всем изучать еще в школьные годы. Но его у нас украли талмудические гендеры, и сделали это для поддержания масс в состоянии дремучего невежества - как в отношении собственной культурной и религиозной идентичности, так и по части грозящей всем народам России смертельной опасности.
Мне бы хотелось, однако, сказать о том, что своя «Война и мир» есть и у испанцев, но об этом мало кому сегодня известно. Я имею в виду замечательную трилогию о гражданской войне 1936-39 годов каталонского писателя Хосе Марии Джиронеллы: «Кипарисы верят в Бога», «Миллион мертвых» и «Разразился мир». (Через 20 лет вышло и продолжение - четвертая книга «Мужчины плачут в одиночестве», и даже была задумана пятая, но написать ее Джиронелла не успел.)
Фантастическая по масштабу общего замысла и по мастерству реализации книга. Пожалуй, это единственный пример попытки художественного осмысления испанской трагедии ХХ столетия и по-настоящему серьезного поиска ответа на вопрос «Что же это такое было?».
Конечно, очень многого автор не знал и не мог знать – просто ввиду отсутствия доступа к оккультным источникам. Кое о чем – в части, относящейся к послевоенной Испании - он не мог написать открыто. Но все равно общая картина получилась настольно реалистичной и настолько панорамной, что роман получил мгновенное и широчайшее признание у читателей, причем, повсеместно в латинском мире. Разошлись более 12 миллионов экземпляров книги. Иногда эту трилогию называют «самым читаемым в Испании романом ХХ столетия».
Тем не менее, в наступившую в 1980-е годы «эпоху демократии» и это выдающееся культурное достижение испанского гения сумели дезавуировать. Джиронеллу сегодня почти не упоминают в СМИ (да и в конце жизни о нем помалкивали), молодым читателям он почти не известен. Великий испанский писатель попал в категорию неугодных и некошерных – именно вследствие его колоссального читательского успеха «при франкистском режиме».
Обвинение совершенно абсурдное, поскольку при «военной диктатуре Франко» его и печатать-то поначалу отказались, несмотря на то, что к моменту завершения первого тома трилогии он был уже довольно известным автором, лауреатом литературной премии «Надаль».
Хосе Мария Джиронелла и гитарист Нарсисо Йепес за шахматной игрой (фото из некролога в «ABC», 2003 г.). Джиронелла увлекался шахматами и был неплохим игроком, даже утверждают, что как-то дал сеанс на 30 досках.
Попытки осмысления причин гражданской войны сочли неуместными. Роман Джиронеллы спасло лишь то, что он был написан в течение нескольких лет добровольного изгнания во Франции, где его и удалось поначалу пристроить. Если бы не провиденциальная публикация заграницей, то не видать бы испанцам их «Войны и мира», как нам трудов Крестовского в советские годы. И даже второй том трилогии, скорее всего, уже не появился бы.
В чем же причина такой современной опалы и опасливо-недоброжелательного отношения в годы «франкизма»?
Причина понятная – автором была затронута, и достаточно смело, еврейско-масонско-гендерная тематика. В содомо-марксистско-талмудическом мире (даже закамуфлированном под «национал-католицизм») такой смелости испанскому гению позволить не могли.
Как я уже писал ранее, сам Франко довольно активно публиковался на «масонские темы» в рупоре Национального Движения «Арриба» (некоторые из глав компиляции этих газетных публикаций, изданной в 1952 году отдельной книгой под претенциозным названием «Масонство», мне довелось прочесть, и опус каудильо оказался воспроизведением общих мест; хотя, надо отметить, что и это творение Ф. Франко стало большой редкостью и достать его в наши дни непросто). Тем не менее, подчеркнутое жидолюбие считалось своего рода государственной политикой и углубляться в анализ роли «еврейства» в гражданской войне не рекомендовалось.
Да и вообще, подозреваю, что не особенно одобрительно, даже при Франко, воспринималась и сама идея создания эпоса, где одним из главных героев был современный католический святой («Цезарь Альвеар»), казненный, без малейшего к тому юридического повода или хотя бы предлога, марксистскими террористами – своего рода испанский Алеша Карамазов, но в роли мученика. Своеобразный испанский ответ на «Великого Инквизитора».
Джиронеллой были выписаны довольно привлекательные фигуры и на республиканской стороне (из числа людей искренних и запутавшихся, попавших в безумный политический водоворот), но общая гуманистическая позиция автора, а не только личные пристрастия и симпатии, заставили его, конечно, решительно осудить красный террор. А примеров такого жесточайшего террора было приведено в романе множество.
Должен признаться, что я очень скептически отношусь к современной испанской литературе – все как-то очень мелко, по большей части, бездарно, глупо, провинциально и вторично. Но перед литературным подвигом Х.М. Джиронеллы я почтительно снимаю шляпу, в немом изумлении. И, как видите, не только я один.
Можете себе представить, что такое 12 миллионов толстенных томов солидного исторического исследования, по 800-900 страниц каждый (общий объем книги – более 3 тысяч страниц), в мире, где разошедшийся тираж популярной брошюрки в 4-5 тысяч экземпляров уже считается огромным успехом?
Конечно, разгадка такой популярности лежит в колоссальном художественном даровании автора. На страницах этой эпопеи нет ни глубины политического анализа «Красной симфонии» И. Ландовского, ни философской рефлексии Ортеги-и-Гассета, нет, и не могло быть у Джиронеллы всеобъемлющей эрудиции Менендеса Пелайо или Каро Барохи, но своим чутьем художника он очень многие вещи сумел угадать и правильно показать.
В общем, я эту книгу ставлю значительно выше, чем «Войну и мир» Л.Н. Толстого. И лучше написана, и честнее книга.
Следует отметить, что основное течение фабулы происходит в г. Жироне (именуемой иногда также «Хероной»), можно сказать, на родине испанской каббалы, и это обстоятельство придает какое-то особое мистическое звучание всей исторической саге. Мракобесие средневековых каббалистов аукнулось через семь столетий страшной трагедией «гражданской войны». И существует несомненный параллелизм, даже в мельчайших деталях, между русской катастрофой и испанской. В романе действуют несколько «русских» пламенных революционеров, вроде тов. Аксельрода. Все это тоже воспринималось, наверное, не очень одобрительно франкистскими цензорами; мотив известный – «не надо раскачивать лодку».
Однако вернемся к основной нашей теме. В третьем томе трилогии, под названием «Разразился мир» на сцену выводится очень колоритный персонаж – доктор Максимилиан Чаос, сорока пяти лет, потомственный хирург из Касереса. Он появляется в Жироне по полученной разнарядке – как инспектор здравоохранения и, в то же время, как директор провинциальной больницы и, по совместительству, сумасшедшего дома. Из какого он роду-племени, неизвестно, но несколькими мастерскими штрихами Джиронелла все-таки дает понять, из какого именно.
Типаж, повторю, очень колоритный. Довольно быстро в городе становится известно о его гомосексуальных наклонностях. Он живет один, снимает комнаты в отеле, и о его оргиях и похождениях руководителям провинции становится известно – система наблюдения в годы «военной диктатуры» работала неплохо.
Тем не менее, отношение к этим девиациям доктора было неоднозначным. С одной стороны, при Франко, как и почти повсеместно в мире в 1930-40 годы, в законодательстве действовала соответствующая статья против педерастии, и доктора могли (и должны были, по закону) привлечь за его перверсии и разложение общественной морали (официально, строго католической).
С другой стороны, делать этого не хотели, поскольку не было формальных жалоб и полицейских доносов, а отдельных жертв его домогательств удавалось заставлять помалкивать.
В то же время, для провинциальной Жироны доктор Чаос был довольно заметным интеллектуалом, одним из ведущих специалистов и должностных лиц в провинции. Подразумевалось, что и столичные покровители у него тоже имелись. Так что связываться с ним никому не хотелось, доктор был принят в обществе и даже пользовался немалым успехом в салонах и на тертулиях (дискуссионных вечеринках) местных дам – в немалой степени, именно вследствие своей перверсивности, но также и определенной гламурности. История известная и понятная, выписано все строго с натуры, в этом можно не сомневаться.
Нельзя сказать, что все женщины отнеслись к заезжему доктору-гомосеку одинаково. Так, вдова одной из жертв красного террора, католичка, дала ему такую характеристику:
«Это холодный человек. У него холодные глаза. Смотрит на людей, как будто собирается подвергнуть их аутопсии.»
Доктор Чаос любил пофилософствовать, причем, его философские взгляды тоже должны быть хорошо знакомы всем внимательным наблюдателям за особенностями нынешней диктатуры Гоминтерна в РФ: пошловатый материализм, агностицизм, крайний детерминизм до полного отрицания свободы воли, сайентизм, вера в «прогресс», в «эволюцию человека», в евгенику и в то, что мы сегодня называем «трансгуманизмом».
Типичный набор примитивных философских взглядов типичного талмудического гендера. Но с большим апломбом, уверенностью и авторитетностью преподносимый.
Интересно, что Джиронелла ни в какой момент в своем романе прямо доктора Чаоса не осуждает – он просто сводит его в дискуссиях с другими персонажами – иногда, традиционных католических убеждений, и дает ему возможность свободно высказаться и свои взгляды последовательно развить. Впрочем, делает это так, что у читателей не остается сомнений в том, на чьей стороне истина.
Об отношении доктора к христианской религии легко можно догадаться – работавшие в госпитале монахини его раздражали, крест неизменно производил на него удручающее, депрессивное впечатление.
В какой-то момент в рядах руководства провинции, составленного в целом из убежденных национал-патриотов и не очень горячих, но все же искренних и благонамеренных католиков, возникает недоумение и подозрение – а не красный ли хамелеон доктор Чаос? Но нет, они приходят к выводу, что он не имеет ясных политических убеждений, это просто общая подавленность мятущегося содомитского духа доктора, которая порождает в нем пораженческие и глубоко скептические (в отношении патриотизма и достоинств национального испанского характера) настроения.
Характерная деталь: доктор - глубокий германофил, хотя и не без толстовских пацифистских наклонностей, с «верой в нордическую расу», любитель современной техники, и даже его собака имела кличку «Геринг». Почему именно «Геринг», доктор отказывался объяснить, но собака была единственным его неразлучным другом.
Еще один интересный момент – и здесь мы подбираемся к самым потайным пластам личности доктора, а вместе с ним, по-видимому, и Льва Николаевича Толстого – у него был приятель, присланный ему на смену руководить провинциальным приютом для душевнобольных, доктор Андухар.
Этот приятель, талантливый и высококвалифицированный психиатр, не терял надежды перевоспитать и самого доктора Чаоса, считал его половые девиации болезненной придурью и старался всеми силами переориентировать своего коллегу на более безопасные и патриотические гетеросексуальные наклонности.
Это очень интересная сюжетная линия романа, и она получила как полное идейное развитие, в виде нескольких поучительных диалогов двух медиков, так и свое трагическое завершение – в эпизоде, который я как раз и хотел предложить вашему вниманию, уважаемые друзья.
Под влиянием постоянных бесед со своим приятелем-психиатром, доктор Чаос решил-таки предпринять попытку излечиться от своего гендерного недуга. Произошло это так.
Чаосом была открыта частная клиника в Жироне, и ассистенткой у него устроилась работать дочь налогового инспектора по имени Солита (ударение на первый слог). Девушка уже в критическом возрасте, под 30 лет, со здоровым стремлением выйти замуж, но вот как-то ей в жизни не везло.
Между тем, почти ежедневное общение в клинике с гламурным шефом, восхищение его знаниями и профессионализмом (о впечатлении на женщин доктора мы уже говорили выше), привело к естественному состоянию влюбленности, которое, каким-то образом, передалось и самому Чаосу. Постепенно завязался роман – взаимная симпатия и длительные беседы незаметно переросли в прикосновения, поцелуи, совместные ужины и поездки.
Знакомым доктора начало казаться, что совершилось чудо. Слухи в маленьких городках распространяются стремительно, и многие в провинции были шокированы таким развитием событий. Развязка, однако, оказалась поистине трагической. Эту часть повествования я лучше не буду пересказывать, а воспроизведу дословно, с некоторыми сокращениями. Вы сами увидите, насколько оно перекликается с «Крейцеровой сонатой». Все литературные шероховатости прошу отнести на несовершенство моего перевода.
«Разразился мир»
Оставалось сделать последний и решительный шаг: выйти в свет… Последовал и он. Случилось это в связи с проходившим в первых числах июня в Барселоне I конгрессом хирургов Испании. Доктора Чаоса пригласили сделать доклад и провести практический класс. В течение целой недели маэстро с его ученицей трудились без отдыха над подготовкой этого выступления. Накануне отъезда доктор Чаос сообщил Солите:
- Тебе придется сопровождать меня в Барселону… Ты мне понадобишься.
Солита выслушала предложение и почувствовала, как у нее мурашки пошли по спине. Она закрыла ладонью уставшие глаза и тихо ответила:
- Хорошо, я поговорю с отцом и поеду с тобой.
Путешествие в автомобиле доктора было приятным, при полной гармонии между двумя персонами, их идеями и окружающим ландшафтом.
Столь же успешным было и выступление хирурга на Конгрессе, перед доброй сотней коллег, и так же удачно все прошло в операционном зале при выполнении трахеотомии. Передавая доктору инструменты, Солита без труда угадывала его мысли… несмотря на респираторную маску.
Доктор Чаос и Солита разместились в том же отеле «Мажестик», на бульваре Грации, где когда-то проживал и доктор Релькен. (Один из «еврейских» персонажей романа, антиквар-коллекционер и «наблюдатель» во время гражданской войны. «По недоразумению», в результате избытка рвения при скупке за бесценок предметов искусства в охваченной хаосом стране, Релькен сам оказался узником Барселонской ЧК, где, в целях облегчения режима собственного содержания, помог «каталонским товарищам» оборудовать камеры пыток. Тот еще кадр. – мое прим.). В ресторане этого самого отеля Релькен сказал Хулио Гарсии: «Проблемы моего мозга приходится оплачивать мне самому»…
На третий вечер, за ужином, после целого дня интенсивной работы в клинике и закрытия Конгресса, доктор Чаос – что-то с ним происходило? – ни словом не обмолвился ни об Инквизиции, ни о различиях хирургических школ Барселоны и Мадрида. Он с жадностью поглощал еду, как будто только что прибыл из Варшавского гетто. (любопытный штрих - мое прим.) И выпил немало красного вина из Перелады, признавшись, что оно напоминало ему Жирону и холодные ветры утопающего в виноградниках Ампурдана.
В свою очередь, у Солиты выступил легкий румянец на щеках. От мертвенной бледности операционной не осталось и следа. Или, все понимая, она успела припудриться? Помимо всего прочего, Солита закурила… что было совсем уж большой редкостью для нее. И заказала рюмку коньяка.
В полночь, они вместе поднялись в лифте на третий этаж, где располагались их комнаты. Оказавшись в коридоре, с огромными ключами в руках, они поняли друг друга без единого слова: доктор Чаос посмотрел Солите прямо в глаза, сверкавшие россыпью звезд, и девушка двинулась вперед. Он последовал за ней, и оба вошли в ее комнату. Однако их ожидало ужасное разочарование.
Пока Солита раздевалась, и доктор Чаос тоже, по ее примеру, вместе с ночным светом гостиничного номера на них как будто струилась мягкая, усыпляющая музыка. Но как только два их тела под простынями соединились, доктор Чаос почувствовал словно электрический разряд, полностью парализовавший его и оставивший без сил даже пошевелиться.
Он сконцентрировал все свое внимание. Сделал невозможное, чтобы овладеть своим сознанием и дать команды своему мозгу, чтобы почувствовать… Чтобы показать Солите, что он не просто был мужчиной, но ЕЕ мужчиной, с которым ей предстояло разделить навсегда и Клинику, и любовь, и хлеб.
Все оказалось напрасным. Доктор Чаос почувствовал какое-то удушье, и его руки, безжизненные на горячей коже Солиты, были выражением его боли, отчаяния и бессилия.
Солита перевернулась на живот, и, уткнувшись лицом в подушку, в отчаянии заколотила по ней кулаками, разразившись безутешными рыданиями. Доктору Чаосу захотелось провалиться на месте. У него в голове мельтешили старые привычные образы мужчин. Им овладело ледяное равнодушие. Появилось отвращение к самому себе. Возникло отвращение к Солите и ко всему миру.
У него не хватило духу даже попросить прощения… Он поспешно вскочил с кровати с намерением принять душ. Но отказался и от этого, спокойно оделся, в состоянии полной прострации, в бесконечном изнеможении.
Уже одевшись, осмелился пробормотать:
- Прости…
И вышел из комнаты Солиты. В коридоре отеля были размещены пепельницы и, перед некоторыми дверями стояла обувь, мужская и женская, аккуратно выстроенная в линию. Боже мой! Какое ужасное ощущение!
Всю ночь он не сомкнул глаз, так и не сумев привести мысли в порядок. Ему уже было все равно. Почему же доктор Андухар, его добрый приятель, довел его до такого безумного положения? Почему не оставил его в покое с его ненормальностью? На стенах комнаты были вывешены английские гравюры, с изображениями скаковых лошадей. Мощные жеребцы, породистые, с выпирающими мускулами. Таким же был и Геринг, спокойно спавший на коврике перед кроватью.
Доктор подумал о кастрации. Почему бы, собственно, и нет? В старину в Риме папы приказывали кастрировать юных певцов, чтобы сохранить их чистые детские голоса… Так можно было бы сразу покончить со всеми мучениями и внести некоторый порядок в свою жизнь. И комиссар полиции Дьегес мог бы спокойно выбросить его досье.
Он поднялся с рассветом. Набросал коротенькую записку Солите и просунул ее под дверью. Затем спустился, оплатил гостиничный счет и отправился в одиночку в Жирону, в своем автомобиле. Геринг, должно быть, чувствовал себя зябко в такой ранний час и даже отказался высовываться в окно. Телеграфные столбы напоминали устремленные к небу персты. То и дело мелькали лозунги на дороге: «Ни одного очага без огня, ни одного испанца без хлеба!»
***
Как Вам этот эпизод, уважаемый хаммер? «Гностико-каббалистическое мировоззрение», пожалуй, слишком научно звучит. А здесь сама жизнь пульсирует. Вернее, инстинкт смерти. И ничем-то его не перебьешь, коль скоро «им, изволите ли видеть, противно», когда сам акт, вместе со скрытой в нем идеей продолжения жизни, им кажется «противоестественным».
По поводу «Войны и мира» Джиронеллы, как и об идейном гоминтерновце Л.Н. Толстом еще скажу потом несколько слов.
