аспирант
Замечательная книга, жуткая, наверняка написанная под псевдонимом. И сложно находится в сети.
Мой дед прошел всю войну, записавшись добровольцем в неполные 17 лет (хотя, являясь единственным кормильцем в своей многодетной семье мог получить бронь, его отец погиб на комбинате), дописав себе возраст. Получил несколько ранений, в том числе и тяжелых.  После войны до конца своей жизни он искал правду, утверждая, что война имела единственной целью полное уничтожения русской нации. Эта книга как раз подтверждает его уверенность. Продолжение начатого в 1917 году геноцида коренного населения России.

Историк Н. Ивницкий:

Книга «Судьба раскулаченных в СССР» завершает цикл моих монографий по истории коллективизации и раскулачивания в конце 1920-х — 1930-х годах. Мой интерес к этой проблематике не случаен.

Дальше

Еще в детстве, в 1930 г., когда мне шел восьмой год, я видел ужасную картину раскулачивания и выселения на Север, в Соловки, крестьянских семей одного из районов Центрально-Черноземной области, Вейделевского, граничившего с Украиной. Плач детей, слезы матерей, выселяемых из родных мест, навсегда врезались в мою детскую память.

Не обошло стороной горе и нашу семью. Летом 1930 г., когда шли повальные обыски в городе и деревне, был арестован мой отец Ивницкий А.С, крестьянин-бедняк. Тройка ОГПУ осудила его по ст. 58 Уголовного кодекса РСФСР на три года тюремного заключения «за задержку звонкой монеты» и направила на строительство Беломорско-Балтийского канала.

Тогда же была раскулачена и сослана на Соловки семья сестры моей матери с двумя малолетними детьми (четырех и шести лет). И хотя позднее семья была возвращена из ссылки, как неправильно раскулаченная, глава ее уже не вернулся, так как погиб в ссылке, а вернувшиеся на родину не получили обратно ни дома, ни конфискованного имущества. Иногда дело доходило до абсурда. Например, наш сосед крестьянин-бедняк был раскулачен и выслан на Север только за то, что у него была фамилия Чарторыйский, хотя никакого отношения к украинским и польским магнатам Чарторыйским он не имел.

С деревней у меня связаны детские и юношеские годы, здесь проходила и моя молодость (за исключением 1943-1944 годов Великой Отечественной войны). И даже учась и работая в Москве, я не порывал связи с деревней, поскольку мои родители до 1962 г. жили в деревне. Вся история довоенной и первых лет послевоенной деревни проходила на моих глазах: коллективизация и раскулачивание, голод и нищета, репрессии и беззаконие. Мне посчастливилось знать семью выдающегося ученого-аграрника Н.П.Макарова, который был выслан в 1935 г. в зерносовхоз «Викторополь» (бывшее имение графини С.В.Паниной), дружил с его детьми Андреем и Юрием, которые в 1935-1939 гг. на лето приезжали в совхоз с матерью Аллой Макаровой, переводчицей романа М.Рида «Всадник без головы».

В годы войны пришлось работать председателем сельского совета, директором совхоза и управляющим его отделениями и т.д. Поэтому жизнь деревни я знаю не понаслышке.

И еще на одно обстоятельство хотелось бы обратить внимание, чтобы объяснить свой интерес к крестьянской тематике, в том числе и к так называемой «кулацкой». Летом 1942 г., когда была оккупирована территория Вейделевского района и зерносовхоза «Викторополь» немецко-фашистскими войсками, районная комендатура предложила бывшим кулакам, работавшим после раскулачивания в совхозе, стать старостами — все они отказались, а активные проводники коллективизации в 1930 г. согласились.

Это произвело на меня неизгладимое впечатление.

И, конечно, большое (если не решающее) значение для исследования судьбы раскулаченных крестьян имело изучение документов и материалов секретного кремлевского Архива Политбюро ЦК КПСС, куда мне удалось попасть летом 1964 г. в связи с подготовкой «Истории СССР с древнейших времен до наших дней» (том IX). Изучение так называемых «Особых папок» ЦК ВКП(б), а затем и документов ОГПУ и НКВД позволило по-новому оценить роль сталинского партийно-государственного руководства, карательных органов в выработке и проведении жестокой и бесчеловечной «политики ликвидации кулачества как класса», в результате которой миллионы крестьянских семей были разорены, а сотни тысяч людей погибли в безлюдных районах Севера, Сибири, Урала, Казахстана. Вышедшая в 1972 г. монография «Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса (1929-1932 гг.)», в которой использованы материалы Архива Политбюро ЦК КПСС, подверглась разгромной критике в партийной печати, а сам я едва не лишился места работы в Институте истории СССР АН СССР.

Попытки ввести в научный оборот материалы Кремлевского архива и в годы так называемой перестройки не увенчались успехом. В 1988 г. в связи с подготовкой сборника «Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927-1932 гг.» Политиздат обратился с просьбой в ЦК КПСС разрешить опубликовать ряд документов Политбюро ЦК ВКП(б) о коллективизации и раскулачивании в 1930 г. (от 30 января, 20 и 25 февраля и др.), предоставленные мною Издательству. Однако Отдел пропаганды и Отдел науки ЦК КПСС (Ю.Скляров и В.Григорьев) сочли нецелесообразным включение упомянутых выше постановлений ЦК. С этим согласились, поставив свои подписи 9 ноября 1988 г., члены и кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК КПСС В.Медведев, А.Яковлев, Н.Слюньков, Г.Разумовский, Е.Лигачев, Л.Зайков, А.Власов и В.Чебриков. Не были опубликованы эти документы и в издававшемся в 1989-1991 гг. журнале «Известия ЦК КПСС». И только в 1994 г. было опубликовано (и то с ошибками) одно постановление ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации» от 30 января 1930 г.; другие документы увидели свет только в 2000 г.

Говоря об издании документов и материалов о раскулачивании и дальнейшей судьбе раскулаченных, следует подчеркнуть, что первые публикации появились не в центре, а на местах (Карелия, Сибирь, Урал, Коми АССР). В 1991-1992 гг., например, в Петрозаводске изданы сборники документов «Из истории раскулачивания в Карелии. 1930-1931 гг.» и «ГУЛАГ в Карелии. 1930-1941»; в 1992-1996 гг. — в Новосибирске четыре сборника «Спецпереселенцы в Западной Сибири», охватывающие период 1930-1945 гг.; в 1993 г. — в Екатеринбурге «Раскулаченные спецпереселенцы на Урале (1930-1936 гг.)»; в 1997 и 2001 гг. — в Сыктывкаре «Спецпоселки в Коми области. По материалам сплошного обследования. Июнь 1933 г.» и «Покаяние. Коми республиканский мартиролог жертв массовых политических репрессий». Отдельные подборки документов публиковались и в других изданиях.

Из публикаций общесоюзного или общероссийского масштаба необходимо назвать прежде всего второй и третий тома документальной серии «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927-1939», вышедшие в 2000-2001 гг., в которых значительная часть материалов отражает процесс раскулачивания и депортации раскулаченных в 1930-1933 гг. К достоинствам как региональных, так и центральных публикаций при всех их недостатках можно отнести то обстоятельство, что они ввели в научный оборот большое количество ранее секретных материалов партийных, государственных и ведомственных архивов (ЦК, крайкомов и обкомов ВКП(б), органов ОГПУ, НКВД, суда и прокуратуры, письма и жалобы крестьян и т.п.).

Из местных изданий хотелось бы особо отметить сборники документов по Западной Сибири, Коми АССР и Карелии. Западносибирские сборники охватывают весь период «кулацкой ссылки», карельские—довоенные годы, а сборники по Коми республике — до ноября 1938 г. Заслуживает одобрения включение в некоторые сборники воспоминаний бывших спецпереселенцев. Так, в сборник «Покаяние» включено 35 воспоминаний.

Что касается исследования проблемы, то начало его было положено А.П.Финаровым, выступившим в 1961 г. на всесоюзной конференции по истории советского крестьянства с докладом о судьбе бывших кулаков в СССР. Примерно тогда же была опубликована статья сибирского историка В.Т.Шуклецова об экспроприации и трудовом перевоспитании кулачества, а в 1964 г. — статья В.А.Сидорова о мероприятиях по трудовому перевоспитанию бывших кулаков5.
Все эти статьи, хотя и были опубликованы в период хрущевской «оттепели», не ставили под сомнение правомерность экспроприации и депортации кулачества, а касались лишь мероприятий по «трудовому перевоспитанию» бывших кулаков. Не избежали односторонности в освещении этого вопроса и авторы последующих работ, в том числе и автор настоящей монографии. Важно другое — впервые в отечественной историографии были сделаны первые шаги в изучении вопроса о дальнейшей судьбе раскулаченных крестьян.

Из работ постсоветского периода, посвященных судьбе раскулаченных, следует отметить серию статей В.Н.Земскова, опубликованных в журналах «Социологические исследования» и «Отечественная история», и его монографию, изданную в 2003 г.

В книге «ГУЛАГ: его строители, обитатели и герои» (Франкфурт/Майн; Москва, 1999) специальный раздел (автор Т.И.Славко) посвящен условиям жизни и трудовому использованию спецпереселенцев в начале 30-х годов на материалах Урала. В учебном пособии того же автора («Кулацкая ссылка на Урале. 1930-1936». М., 1995) наряду с документами и воспоминаниями даются пространные комментарии к публикуемым материалам.

Заслуживает внимания предпосланная в качестве введения к сборнику документов и материалов «Покаяние» по существу монография (10 п.л.) составителей сборника Г.Ф.Доброноженко и Л.С.Шабаловой «Кулацкая ссылка в Коми области в первой половине 1930-х годов», в которой обстоятельно освещается как история раскулачивания и депортации крестьян в Северный край, так и, особенно, условия жизни и использования труда спецпереселенцев. Это, пожалуй, лучшая современная работа о судьбе раскулаченных на материалах Коми АССР.

Можно назвать еще одну работу, которая написана со старых позиций, но содержит интересный фактический материал о положении спецпереселенцев и их роли в развитии производительных сил на Кольском полуострове в 1930-1936 гг. — это брошюра В.Я.Шашкова «Спецпереселенцы на Мурмане» (Мурманск, 1993).

Этим по существу и исчерпывается обзор литературы по проблеме.

Из зарубежных авторов, в той или другой степени занимающихся проблемой политических репрессий в 1930-х годах в СССР, в том числе и в деревне, следует назвать Л.Виолу, Р.Маннинг, Ш.Фицпатрик, Т.Мартина, Д.Харриса, Д.Пеннер, ГАлексопулос, Р.Джонсона, П.Соломона, Р.Дэвиса, Ю.Таниучи, А. Грациози, Ш. Мерля, Т.Томита, X. Окуда, А. Гетти, С.Уиткрофта, М.Таугера и других ученых.

Несмотря на многочисленные публикации документальных материалов и исследовательских работ в основном регионального характера все еще отсутствуют исследования о судьбе раскулаченных крестьян обобщающего характера. Автор монографии попытался на основе широкого круга как опубликованных, так и, главным образом, ранее недоступных архивных материалов воссоздать объективную картину так называемой «кулацкой ссылки» в масштабах всей страны.

В этом он видит свой долг перед памятью невинно пострадавших людей в годы коллективизации и раскулачивания.

"Репрессивная политика советской власти в деревне (1928-1933 гг.)":

Коллективизация советского сельского хозяйства была одной из величайших трагедий XX в. Результатом коллективизации, определенной и деформированной сталинизмом, стали невыразимые страдания и репрессии. Коллективизация и «ликвидация кулачества как класса» (раскулачивание) означали экспроприацию более одного миллиона крестьянских семей (5-6 млн. чел.), насильственную депортацию в отдаленные северные и малонаселенные регионы страны почти двух миллионов крестьян, гибель сотен тысяч людей и в конечном счете разрушение сельского хозяйства. В 1932 и 1933 гг. опустошающий голод последовал в результате коллективизации, потребовав миллионы крестьянских жизней и приведя к новой волне репрессий в деревне. Наследием коллективизации для национальной экономики явилось хронически ослабленное сельское хозяйство. Наследием коллективизации для большинства крестьянства стала память о мрачном периоде террора и репрессий.

Дальше

Н. Ивницкий:

Летом 1930 г. во время исправления так называемых перегибов в коллективизации органами ОГПУ был арестован мой отец, Ивницкий Алексей Степанович, крестьянин-бедняк, одним из первых записавшийся в колхоз и обобществивший свой надел земли (другого имущества – ни лошади, ни коровы – не было). Тройка ОГПУ приговорила его к трем годам лишения свободы «за задержку звонкой монеты». Во время повальных обысков в городе и деревне у него были обнаружены 50 руб. (полтинники), накануне полученные за работу в артели инвалидов сл. Вейделевки того же района Острогожского округа (ЦЧО). Несмотря на представленные справки о полученных деньгах в «звонкой монете», отец был осужден по ст. 58 и отправлен на строительство Беломорско-Балтийского канала ОГПУ. Мать моя, Ивницкая Екатерина Павловна, осталась с двумя малолетними детьми – мне шел восьмой год, брату было шесть лет. Без средств существования она вынуждена была через некоторое время вернуться с детьми в родные края, где родилась и где жили ее сёстры (х. Гнилуша Буденновского района Острогожского округа). Это тяжелое время в моей детской памяти отчетливо запечатлелось: и коллективизация, и раскулачивание, и особенно голод 1932/33 г. Но если при раскулачивании я видел слёзы и горе соседей-крестьян, которых вместе с детьми высылали на Соловки (в Северный край), а нашей семьи это непосредственно не коснулось, то голодных и умирающих людей (в том числе бежавших из Украины) я не только видел, но и сам испытал это горе полной мерой. Весной 1933 г. вся наша семья опухла от голода, есть было нечего, не осталось еды и у родственников, которые первоначально нам помогали.

Мать положили в больницу (ст. Бирюч), а нас с братом взяли сёстры матери. И неизвестно (скорее – известно!) чем бы это кончилось, если бы в июне 1933 г. не вернулся из заключения наш отец и, устроившись пекарем в совхозе «Викторополь» Вейделевского района, не забрал нас. Может быть, это отступление объяснит, почему мои научные интересы связаны с историей крестьянства 20-х и 30-х годов, которой я занимаюсь уже в течение полувека. Но не только личные воспоминания о пережитом тяжелом времени явились причиной написания работы о репрессивной политике Советской власти в деревне в конце 1920-х – начале 1930-х годов. Изучение материалов секретного кремлевского Архива Политбюро ЦК КПСС в начале 60-х годов и документов ОГПУ, хранящихся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) и в Центральном архиве ФСБ в 90-х годах, где мне пришлось работать в связи с участием в международном научном проекте: «Трагедия советской деревни», утвердили меня в мысли о необходимости написать работу обобщающего характера о репрессиях в деревне в годы «великого перелома». Необходимо это сделать как во имя восстановления исторической правды об антикрестьянской политике сталинского партийно-государственного руководства, так и во имя памяти тех, кто безвинно погиб в эти страшные годы. Конечно, в последнее время уже немало сделано для правдивого освещения этого периода, в том числе и репрессий 30-х годов. Опубликован ряд статей, целиком или частично посвященных репрессиям в 30-х годах, в том числе и деревне (М.А.Вылцана, В.П.Данилова, И.Е.Зеленина, В.Н.Земскова, Н.А.Ивницкого, В.В.Кондрашина, С.В.Кульчицкого, Е.И.Осколкова, В.Осипова и Тулепбаева, В.П.Попова, О.В.Хлевнюка и др.). Изданы монографии, касающиеся в той или иной степени репрессий в деревне. Так, в 1991 г. были опубликованы книги С.В.Кульчицкого «Цена “великого перелома”» и Е.Н.Осколкова «Голод 1932/1933», в 1993 г. – В.Я.Шашкова «Спецпереселенцы на Мурмане», в 1994 и в 1996 гг. – Н.А.Ивницкого «Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов)», в 1996 г. – О.В.Хлевнюка «Политбюро. Механизмы политической власти», в том же году опубликован коллективный труд «Судьбы российского крестьянства». Можно по-разному оценивать значение этих работ, но несомненно одно: все они написаны с новых позиций, в них привлечены новые источники, в том числе и ранее недоступные, сделаны новые выводы. Произошли некоторые изменения в освещении проблем истории советской деревни в 30-е годы и в зарубежной историографии. Исследования зарубежных ученых всё больше стали опираться не только на печатные источники, но и на неопубликованные, хранящиеся в архивах России, Украины и других бывших советских республик. Хотелось бы в этой связи отметить работы Л.Виолы, Р.Джонсона, Дж.Харриса П.Соломона (Канада), Ш.Фицпатрик, Р.Маннинг, М.Таугера, Д.Пеннер, С.Максудова, Г.Алексополос, Т.Мартина (США), Ш.Мерля (ФРГ), А.Грациози (Италия), С.Уиткрофта (Австралия), Ю.Таниучи (Япония), Р.Дэвиса (Англия) и других ученых, в которых используется конкретно-исторический материал о коллективизации, раскулачивании, спецпереселенцах, «лишенцах» не только архивов Москвы, но и Украины, Северного Кавказа, Урала, Сибири и других регионов. Одним из достижений исторической науки 90-х годов является публикация источников из ранее недоступных для исследователей архивных фондов и архивов. Наибольший интерес для нас представляют публикации по истории советского крестьянства и в особенности за вторую половину 20-х – первую половину 30-х годов. Начало новому этапу в издании источников положил изданный в 1989 г. сборник «Документы свидетельствуют. Из истории деревни накануне и в ходе коллективизации. 1927– 1932 гг.», в котором составители попытались отойти от старых стереотипов и по-новому оценить события того времени. Благодаря рассекречиванию некоторых фондов государственных, ведомственных и бывших партийных архивов стала возможной публикация материалов о репрессиях в 30-х годах как в периодической печати, так и в тематических сборниках документов. В числе их следует назвать «Из истории раскулачивания в Карелии. 1930–1931 г.» (1991 г.) и «ГУЛАГ в Карелии. 1930–1941 гг.» (1992 г.), «Спецпереселенцы в Западной Сибири. 1930 – весна 1931 г.» (1992 г.), «Спецпереселенцы в Западной Сибири. Весна 1931 – начало 1933 г.» (1993 г.), а также два других выпуска документов с таким же названием за 1933–1938 гг. (1994 г.) и 1939–1945 гг. (1996г.). В 1997 г. в Сыктывкаре вышел сборник материалов сплошного обследования «Спецпоселки в Коми области». На Украине в эти годы изданы сборники документов и материалов «Голод 1932–1933 годов на Украине: глазами историков, языком документов» (1990 г.) и «Коллективизация и голод на Украине. 1929–1933 гг.» (1992 г.), а также «Коллективизиция и крестьянское сопротивление на Украине» (1997 г.). В Екатеринбурге в 1993 г. был издан сборник документов «Раскулаченные – спецпереселенцы на Урале (1930–1936 гг.)». В 1998 г. началось издание многотомной документальной серии «Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД (1918–1939)» тогда же был опубликован в Твери сборник документов «От ЧК до ФСБ (1918–1998)». И, конечно, крупным явлением в изучении истории советской деревни 20-х – 30-х годов XX века, наряду с вышеупомянутой серией документов ВЧК-ОГПУ-НКВД, явилось издание 5-томной серии документов и материалов «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927–1939», первый том которого (1927–1929 гг.) вышел в свет в 1999 г. В этой связи наряду с названными выше многотомными сериями укажем на вышедший в 1996 г. в Италии на русском и итальянском языках сборник документов «Красная Армия и коллективизация деревни (1928– 1933 гг.)». Таким образом, в последние годы все большее распространение получают международные научные проекты по изданию архивных материалов с участием научных и учебных учреждений США, Канады, Франции, Австралии, Англии, Италии и других стран. Как видим, создается необходимая научно-историческая и источнико-археографическая база для написания обобщающего труда о репрессивной политике Советского государства на рубеже 20-х и 30-х годов. Опираясь на исследования других ученых и свои собственные, на опубликованные и, главным образом, на впервые вводимые в научный оборот архивные источники, автор попытался исследовать в комплексе репрессивную политику Советской власти в переломный период истории деревни. Не ставя перед собой задачу дать подробную характеристику архивных материалов, использованных при написании монографии, поскольку анализ их в определенной мере содержится в тексте, остановимся кратко только на некоторых вопросах. Во-первых, в общедоступных архивах (Российском государственном архиве социально- политической истории – РГАСПИ, Российском государственном архиве экономики – РГАЭ и Государственном архиве Российской Федерации – ГАРФ) обращалось внимание прежде всего на секретные материалы или материалы ограниченного пользования, которые раньше не выдавались исследователям или выдавались с большими ограничениями. Это – фонды ОГПУ, НКВД, секретные части фондов ЦИК и СНК СССР, Наркомюста, Прокуратуры – в ГАРФе; Наркомзема, Наркомфина и ЦСУ – в РГАЭ; материалы пленумов и Политбюро ЦК ВКП(б), фонды И.В.Сталина, Г.К.Орджоникидзе, М.И.Калинина и др. – в РГАСПИ. И, конечно, широко использовались материалы бывшего кремлевского Архива Политбюро ЦК КПСС за 1927–1934 гг. (ныне Президентский архив), а также документы ЦА ФСБ, выявленные, как уже отмечалось, в связи с подготовкой первых двух томов (1928–1930 гг.) документальной серии «Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание (1927–1939 гг.)» и в связи с написанием данной монографии (материалы за 1931–1933 гг.). Во-вторых, при анализе источников особое внимание обращалось на подготовительные материалы к заседаниям пленумов и Политбюро ЦК (предложения специальных комиссий и подкомиссий при подготовке проектов постановлений, записки и поправки членов ЦК и Политбюро, резолюции и т.п.). Это же относится и к материалам СНК СССР, ОГПУ и других партийных и советских органов. Анализ подготовительных материалов позволял выяснить не только механизм выработки тех или иных мероприятий, но и роль отдельных членов партийно- государственного руководства в подготовке партийных и государственных документов. В-третьих, поскольку некоторые документы содержали различные, а иногда и противоречивые сведения, приходилось сопоставлять их, выяснять происхождение, источники и принципы их составления и только после этого принимать содержащиеся в документах данные. В этой связи большое внимание обращалось на авторство документа, его стиль и содержание. Благодаря чему было установлено авторство Сталина директив ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 22 января 1933 г. о борьбе с бегством крестьян из голодающих Украины и Северного Кавказа, инструкции ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 8 мая 1933 г. о репрессиях в деревне и разгрузке тюрем и др. (бывш. Архив Политбюро ЦК КПСС). В-четвертых, в фондах Сталина, Калинина, Орджоникидзе, а также в материалах ОГПУ в ГАРФе и ЦА ФСБ обращалось внимание на документы, исходившие от самих крестьян (письма, жалобы, телеграммы, высказывания), в которых они выражали свое отношение к политике Советской власти и ее представителей на местах, к насилию и репрессиям в деревне. Всё это, как нам представляется, позволило дать приближенно объективную картину того, что происходило в деревне в конце 20-х – начале 30-х годов.

Историк Н. Ивницкий:

Книга о голоде 1932-1933 гг. в СССР завершает цикл моих монографий по истории советского крестьянства конца 1920-х — 1930-х годов: «Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса (1929-1932 гг.)» (М., 1972), «Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов)» (М., 1994 и 1996), «Репрессивная политика Советской власти (1928-1933 гг.)» (М., 2000), «Судьба раскулаченных в СССР» (М., 2004).
     

Мой интерес к этой проблеме объясняется рядом причин, в том числе и тем, что она имеет прямое отношение к моей биографии.

Дальше

Родился я в 1922 г. в семье крестьянина-бедняка и до осени 1945 г. (за исключением 1943-1944 гг.) жил в деревне. На моих глазах проходила «сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса» в начале 1930-х годов, голод 1932-1933 гг., тяжелые предвоенные и военные годы. Но я был не только очевидцем происходивших в то время событий, но в известной мере и жертвой происходивших в деревне катаклизмов.

В 1930 г. мой отец был арестован, тройкой ОГПУ осужден по 58 ст. Уголовного кодекса РСФСР, заключен в лагерь и отправлен па строительство Беломорско-Балтийского канала им. Сталина. Мама осталась одна с двумя малолетними детьми (мне шел восьмой год, а брату было шесть лет) без средств существования.

Тогда же была раскулачена одна из сестер мамы и сослана с маленькими детьми — шести и четырех лет — в Северный край, на Соловки. Правда, через некоторое время семья была возвращена из ссылки, как неправильно раскулаченная, но муж нашей тети уже не вернулся — он умер в ссылке, а возвратившаяся на родину семья не получила ни конфискованного дома, ни имущества.

Мама наша, с трудом устроившись в семеноводческую хату-лабораторию уборщицей и прислугой, кое-как проработала там два года, до лета 1932 г., потеряла работу и вынуждена была из Вейделевского района Центрально-Черноземной области, где был арестован отец, перебраться в Буденновский (Бирючинский) район той же области, где жили сестры. Поначалу родственники помогали нам, но к зиме 1933 г. и у них кончились продукты. Наступил голод. Чтобы не умереть, люди порезали всякую живность, ловили голубей, птиц, а когда сошел снег, стали собирать на колхозных полях прошлогоднюю гнилую картошку. Заливали водой сусликов и ловили их для употребления в пищу. Раскапывали их норы, чтобы собрать остатки заготовленного ими на зиму зерна. Мама из крахмала гнилого картофеля варила темно-коричневый кисель и пекла из лебеды, толченой коры и этого крахмала лепешки, темно-зеленые, похожие на коровьи кизяки. Мы их ели, наполняя суррогатом желудки, но голод не проходил.

Весной вся наша семья — мама, брат и я — опухли. Все тело наливалось какой-то жидкостью, отекло лицо, вздувались животы. Маму положили в районную больницу. Мне было уже 10 лет, брату — 8. К лету, когда стал наливаться колос, ходили в поле, срезали колоски «молочно-восковой спелости» и ели. Многие уже умерли к тому времени. Как мы выжили — не знаю.

Эта страшная трагедия 1933 г. запомнилась мне на всю жизнь.

И еще одно обстоятельство побудило меня заняться историей советского крестьянства 1930-х годов и в том числе историей голода 1932-1933 гг. в Советском Союзе.

В связи с подготовкой многотомной «Истории СССР с древнейших времен до наших дней» (главный редактор — секретарь ЦК КПСС академик Б.Н. Пономарев) мне посчастливилось, как заместителю ответственного редактора IX тома (1933-1941 гг.), попасть в совершенно секретный кремлевский архив Политбюро ЦК КПСС и в течение четырех месяцев (июль-октябрь 1964 г.) изучать его материалы, в том числе личного архива И.В. Сталина, «особых папок» ЦК ВКП(б) и другие секретные документы.

В результате этого мне удалось скопировать или законспектировать сотни документов, проливающих свет на историю выработки важнейших решений Политбюро ЦК ВКП(б) по аграрному вопросу, механизм их осуществления и роль Сталина и его ближайшего окружения (Молотова, Кагановича, Микояна и др.) в этом деле.

Однако было запрещено указывать место хранения и исковые данные этих материалов.

Некоторые факты и документы о культе личности Сталина и его вредных последствиях я попытался использовать в IX томе «Истории СССР...», но по настоянию председателя комиссии по тому академика П.Н. Поспелова они были из текста исключены.
   
<...>

Тем не менее, я попытался использовать фактический материал Архива Политбюро ЦК КПСС в монографии «Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса», за что подвергся зубодробительной критике в журнале «Вопросы истории КПСС» (1975, № 5). И только в конце 1980-х — 1990-х годах эти материалы, в том числе и о голоде 1932-1933 гг. были широко использованы в моих работах, правда, с глухими отсылками — Бывший Архив Политбюро ЦК КПСС. Это делается и в настоящей работе, так как далеко не все документы кремлевского архива переданы в Россйиский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ).

Большое значение в исследовании истории голода 1932-1933 гг. и вообще положения в советской деревне в 1930-х годах имели документальные материалы ОГПУ— НКВД, доступ к которым был открыт в начале 1990-х гг.

Все это позволило мне приступить к написанию книги о голоде в СССР.

ПЕРЕДАВАЯ ЭСТАФЕТУ СРАЖЕНИЯ ЗА ВСЁ РУССКОЕ, ХОЧУ ДАТЬ ВАМ ТАКОЙ СОВЕТ, БРАТЬЯ МОИ: НЕ ТОРОПИТЕСЬ, НЕ ЗЛОБСТВУЙТЕ, НАУЧИТЕСЬ ЛЮБИТЬ ВРАГОВ ВАШИХ. ПУСТЬ НИКОГДА ДАЖЕ ПРАВЕДНЫЙ ГНЕВ И НЕНАВИСТЬ НЕ ЗАСТИТ ВАМ ГЛАЗА. Смотрите на иудеев зорче, учитесь у них национальной солидарности, стойкости, любви к своему отечеству и к народу. И, подобно талмудистам-израильтянам, не боритесь за то, чтобы слово русский восстановилось в Конституции. В Израиле, к примеру, нет конституции вообще! Зато у них во главу угла положена Тора, Ветхий Завет. Вот и Вы добивайтесь того, чтобы во главу угла русского законодательства было положено Евангелие, а во главе страны стояли бы настоящие русские православные бессеребреники-патриоты, а не жидо-экуменисты - мамонолюбцы. И тогда, поверьте, и без всяких опричных чисток Россия духовно воспрянет и расцветет, став примером для всех народов мира в их непростой борьбе со стремительно нарастающим мороком антихристианства.